а вот и мы

пятница, 11 мая 2012

21:47

sherwall

Комендант лепрозория

Фик: ДОМ
R: pg-13
P: Кью\Джон
Sum: Мальчики обкурились чуркестанской травы.
Я увидела заявку на кинкфесте

Мне так приглянулась первая часть, что я не смогла устоять

Итак, Стаффорд взялся порисовать; полез искать бумагу, втайне радуясь, что в припадках очередной артмании он всегда рисовал карандашом. Обкурившиеся люди очень чувствительны к оттенкам, они плохо замечают контуры тел и предметов, но цветовые сочетания способны вознести их в рай или ад, миновав могилу. Это Кью заметил еще со времен киндергардена, когда на веранде часами он ковырялся с керамической (сейчас уже таких не делали, а, может, тут, в Ираке, и делали, кто знает) мозаикой. Или с калейдоскопом – это трубочка, с зеркалами внутри и цветными стеклышками, при повороте которой можно получить самые необычные и сказочные узоры, способные довести четырехлетнего дитятю до оргазма. Собственно, именно поэтому Стаффорду так тяжело было читать Берроуза; его паранормальные оттенки химического бреда могли довести до умопомешательства, в принципе, он и называл это истинным даром слова, когда тебя тянет свихнуться от одного описания нечеловеческих оттенков почти человеческих тел и органов. Кстати, именно Берроуза Кью и читал в автобусе, когда ехал на сборный пункт, чтобы подписать приказ о принятии его в Морскую Пехоту США. Ставшие классическими образы оргазмических повешений и структурированные завоевания мира; в его книгах восхитительно мало женщин, в этом есть какое-то нездоровее разнообразие, безо всяких нападок и выражений ненависти он выкидывает их на дальнюю орбиту мироздания, подчас с почтением и признанием, но без эмоций и страстей. Джон ему рассказал как-то во время бесконечной тряски в кузове, что он в свое время, чисто теоретически, увлекся ребеферингом, это, когда точка отсчета не в моменте рождения, точка отсчета – в моменте зачатия; мировое зло в людей проникает именно в момент оплодотворения, недаром японцы празднуют настоящий ДР за девять месяцев до появления дитя. Оплодотворение воздушно-капельным путем, респираторное заболевание, приводящее к вырождению не опасное само по себе, но в свете красной радиации и особого вида лихорадки, имя которой – любовь, способно перевернуть цивилизацию, которую опрокинуть невозможно по определению, цивилизация держится на независимой подвеске. Джон был чертовски умным парнем, не таким как лейтенант конечно, но тоже шарил в истории и политике. Кроме Берроуза, в дороге был еще и Миллер, и пока третий косяк не кончился, Кью готов был порекомендовать Миллера именно в дорогу, описания его дальних, не всегда в плане географии, странствий успокаивающе действуют на невротиков, боящихся длительных перемещений своего бренного сосуда жизни. Читать Миллера, пока из ушей не полезут апельсины Иеронима Босха, а перед глазами не опустится темная пелена – это начальник автобуса решил, что хватит чтения на сегодня, ибо мозги запрессованы настолько, что даже покорная бессловесная музыка в них уже не проникает. Впрочем, никогда не стоит бояться, что в голове не хватит места, все ненужное так или иначе выветрится, выспится, и останется только то, что нужно, мало кто из людей обращает внимание на подобное чудо.
За сими размышлениями вслух, карандаша Эван так и не нашел; придется рисовать черной ручкой, которую он стибрил прямо из нагрудного кармана все того же лейтенанта, а и правда, если подумать, зачем лейтенанту две ручки с собой, он что, пишет обеими руками одновременно, или ему скучно, или он просто пытается привлечь чье-то внимание двумя выбивающимися из общих оттенков униформы цветами, в его случае ярко-красным и синим. Вот так Стаффард еще раз порадовался, что у него нет красок, при их наличии он бы сейчас серьезно завис над проблемой передачи цвета типично иракских стен: цвет гнилого солнца, миазматических персиков, наводящих на мысли о всевозможных психических отклонениях и патологиях, в общем и целом, в сочетании с местным куревом, достаточно симпатичный оттенок.

Итак, Эван стал рисовать. Отодвинул кружку, расположился на шершавом столе, обозванном Джоном письменным; в лучших традициях черчения размерил пространство листа, почти ровно свел откосы, жирно обозначил так потрясший его угол, впрочем, острый угол будет виден, только если изобразить вид дома с крыши. В ином случае, это будет напоминать средневековые гравюры с отсутствием перспективы, пусть немного кривовато, но ведь и в Ираке могут быть землетрясения. Предположим, что это гипотетический дом с острым углом после гипотетического землетрясения. После шмали-дури (а в том, что это была именно шмаль-дурь, Кью не сомневался) частенько пробивает на ясновидение, в том числе и на свой счет; как только он узрел сий дом, который в данный момент тщился быть нарисованным, он понял, что сдохнет где-нибудь на свалке, опционально, под стенами подобного дома. Ничто не наполняет душу покоем и радостью, как изначальное знание подобной судьбы; сложно сказать, откуда взялась такая уверенность – быть может, это тайное знание, которое изначально рвется существовать в унисон с окружающим миром, говорит в такой момент, а быть может, спадает все лишнее, все, что ты таскается с собой, как чемодан на колесиках - о, этот страшный миг, когда «хрусь» – колесики отлетели, крышка отскочила, ливень попортил содержимое, молния поломалась, да еще вдобавок это произошло на проезжей части, и ты с трудом улепетываешь от гневного автомобиля, который переехал твой доселе лелеемый багаж. Впрочем, это может оказаться не автомобиль, а, например, дом. И ты стоишь, печально и облегченно вздыхая и втайне стыдясь тем, что теперь тебе будет легче жить; вот в такие моменты и обуревает ясновидение. И еще косячок, который они так хорошо с Кристесоном выкурили на двоих. Короче, тут Кью почувствовал, что просто обязан изобразить Джона, свернувшегося клубочком под стеной этого дома, ибо все, что нужно, чтобы место стало родным: ночь в нем, косяк и верный друг рядом. И домовой. В хате, где хочется сложить руки на груди крест-накрест и сдохнуть во имя мировых проблем (которых, как утверждал рамакришна, не бывает), домовому яблока на ночь явно мало. Собственно, ему более придется по вкусу блюдечко с самогоном и пачка местных сигарет с надписью «спи спокойно, дорогой друг».
Итак, возвращаясь к рисунку. Стены уже имеются, осталось нарисовать ворота, те самые, что скрывают патологическую инакость мира дома с острым углом, своеобразная мимикрия; каждое усталое распахивание этих ворот подтверждает установленную, со второго затяга, им же истину – приходит время, когда мимикрия требует неоправданно больших затрат сил и приходится отказываться от нее во имя собственного же блага, быть другим и оставаться в гулкой пустоте все же приятнее, чем зарываться в раскаленный песок повседневного бытия. Сейчас по какой-то хитровыебанной аналогии, наверное, потому, что этот дом напоминает ему храм всех прокаженных, вспомнился ему приятель Алекс, который в16 лет закончил школу, поступил в столице на медицинский, отягченный желанием стать патологоанатомом, через два курса бросил, пошел в армию (повлияла школьная подготовка в области философии и восточных единоборств), прослужил в ВВС два года, поступил потом в некое боголюбское заведение, закончил и его, и на данный момент работает, хехе, служит в католической церкви. Жрали они с ним на ступеньках, ведущих во внутренний двор, виски, потыренный Эваном из родительского секретера, вперемешку с разговорами и спорами, и понял Эван прям там, что это еще один святой человек в придачу к 2Паку, святой вне рамок любой религиозно-философской концепции. Только святой способен так страстно не любить людей, детей, ненавидеть окружение и снисходить до обыденности, часто с горечью, но всегда без цинизма, возможно потому, что они, эти святые, ушли куда дальше обиды и злости и желания реванша; единственное, что в них осталось – это желание мира.
И поймал внезапно Кью себя на мысли, что хотелось бы вот так мирно посидеть и пообщаться с Джоном, предварительно встряхнув его за шкирку и вытряхнув на хер его коллекцию ЗВ, манию величия вкупе с комплексом неполноценности, нездоровую активность, позерство, склонность к ментальному гриму, его личную таблицу человечества, гендерные траблы, вечноебущихся киборгов, цинизм, злость и недовольство, пошловатую жалость, моральный эксгибиционизм. Впрочем, в этом случае и разговаривать-то было бы необязательно. А пока курилось хорошо, дом не получался углом, мысли ходили табуном и по кругу, а Джон мерно посапывал в чужой завоеванной стране, напрашиваясь быть нарисованным гораздо больше местной архитектуры.

@темы: Generation kill, Поколение убийц, я любить, бездарнООСть, травушка-муравушка