Пара: Эдвард Долтон\Фрэнки Долтон
Фандом: Воины света
Рейтинг: NC-17
Слов: 6000
Преды: Инцест, ООС, море ашипок
Саммари: Трудно быть людем в мире нелюдей
Ольхен! Спасибо за всё
Друг без друга
Друг без друга.
Мы стали друг без друга
чуть больше чем родные ...
чуть больше чем родные ...
Фрэнки всё сходило с рук. Так уж получилось, что старший брат позволял ему многое и всегда прощал. Не потому что он был рохлей, Иисусе, если бы кто-нибудь посмел назвать Эдварда рохлей, Фрэнки бы свернул тому челюсть без лишних разговоров; он и свернул, соседскому выродку Билли Кройцу, хотя тот был старше на три года. Наверное, именно после этого Фрэнки решил идти в военную школу. Эд и слова не сказал, ни про Билли, ни про школу. Прошел всего месяц со смерти родителей; потом они не виделись год; потом Фрэнки вернулся и всё, кажется, наладилось. А потом грянул 2009 год.
«Внимание, задняя дверь открыта», - сообщает механический голос, ого, что-то новенькое.
В этом доме слишком много места: двухэтажный флэт, с тремя спальнями, огромной кухней-студией и двумя ванными комнатами; в цветовую гамму был выбран коричневый, черный и белый. Фрэнки не понимал, зачем Эду такая огромная квартира, несколько раз он заставал его спящим в кресле или на диване, и тогда приходилось тащить его на второй этаж, в фиолетово-стальную спальню, по узкой лестнице, на которой два человека умещались со скрипом.
- Привет, брат
- Фрэнки.
- Ты что - один?
Странный вопрос, он ведь всегда жил в одиночестве после того, как мама умерла, конечно, появлялись подружки, но всегда ненадолго и Фрэнки никогда с ними не пересекался, исключение составила лишь последняя, которая выглядела идеальным дополнением к окружающему интерьеру: стройная, бледная, карие глаза, темные волосы, правильные черты; имя у неё тоже было нечеловеческое.
- Кэт бросила меня. – Эдвард стоит у буфета, он даже не обернулся, достал бутылку, штопор. – Вчера.
- Накануне праздника, чёрт. Вот сука.
- Все, кого я люблю, оставляют меня тем или иным способом, я привык.
- Эд. Не начинай.
- Чего не начинать? – Эдвард открывает вино, красное, кивает на бокалы. - Будешь?
- Если только ты ни плеснёшь туда крови, - улыбается Фрэнки, но понимает, что шутка не удалась. – Прости. Так что случилось? Почему она ушла?
- Потому что, младшенький, в наше время модно быть вампиром.
Наше время – это всё, что началось после 2009, когда вампиризм распространился со скоростью лихорадки и покосил восемьдесят процентов населения земного шара. Эдвард дал этому своё название: «Криогенный век», в котором полностью исчезли домашние животные, столицу перенесли в Мельбурн, мировые мегаполисы стали похожи точно выводок тараканов, а оставшихся людей подлежало использовать в качестве пищи.
- Не модно, брат, просто за нами – будущее.
- Какое будущее? Это долбаная болезнь, и наш собственный вид, вид людей, если ты помнишь, очень быстро перейдет в фазу вымирания. На пять миллиардов вампиров сейчас примерно полтора миллиарда людей, что будет, если остальные решат обратиться?
- Всегда останутся такие, как ты!
- Да, ты прав, Фрэнки, и знаешь что? Я не застряну навсегда в своих двадцати четырех, живя по законам городских джунглей!
- Ну вот, опять! Когда это, чёрт возьми, началось!? Мы говорим, кричим друг на друга, а потом не видимся месяцами. И у тебя чёртов день рождения, между прочим!
Оба замолкают одновременно. Эдвард ставит бокал на стойку и садится напротив брата, трёт глаза, переносицу.
- Чёрт, прости, это всё переутомление, работа, и…и
- Всё нормально, Эд, просто…
- И Кэт, знаешь, после Пола я думал, что…
- О нет-нет, я не хочу слышать про Пола.
Эдвард улыбается и качает головой, смотрит на Фрэнки, когда наливает себе. Он осознал свою бисексуальность, когда ему стукнуло семнадцать, а младшему только-только десять.
- Ненси Коллинз.
- Что?
- Ты спросил, почему мы всё время ссоримся. Мама полагала, что это началось из-за Ненси Коллинз.
- Брось, Эд, мне было всего восемнадцать.
И, конечно, в глаза друг другу они не смотрят, потому что дело совсем не в Ненси, которую Фрэнки позвал с собой на выпускной и, естественно, трахнул, причём в машине Эдварда: тогда у него был серый «Понтиак». Эдвард раньше любил автомобили как сейчас людей, он всегда был слишком развитым, свою докторскую он защитил в двадцать пять, уже работая на Бромли.
Ругаться они начали гораздо раньше, когда Эд учил его целоваться, сколько же тогда было самому Фрэнки? Четырнадцать? Пятнадцать? И самый лучший на свете старший брат тогда показался идеальным кандидатом на роль учителя; не потому что Фрэнки знал, что того одинаково привлекают и женщины, и мужчины; просто они только-только переехали в Сидней, в ту пору бывший ещё столицей, а это значило новая школа, тусовки, модные шмотки, подружка, с которой не хотелось бы облажаться, ведь эти девчонки только и умели, что сплетничать о том, кто куда ходил, что купил и каков рейтинг того или иного парня. Эд согласился на удивление легко, возможно, потому что как никто другой понимал роль социальной адаптации в развитии личности; учил он его два дня, точнее два вечера, потом послал всё к чертям, и Фрэнки никак не мог добиться ответа на вопрос: что произошло? Ни причины, ни объяснений, ни Эдварда, ни практики; только обида, злоба, непонимание и потеря времени, последнее было особенно важно, потому что через три дня он повёл в кино королеву класса, и, конечно же, облажался. Правда, это не помешало ему стать самым популярным парнем всего лишь через полгода.
- Ты на меня был всё еще обижен. Провалы в подростковом возрасте не так легко прощаются, особенно, когда у тебя есть, кого винить.
- Но потом-то все наладилось, а?
- Это не значит, что ты перестал злиться, да ты меня просто на дух не переносил; мы как-то отвыкли общаться не на повышенных тонах, - Эдвард все-таки наливает второй бокал, двигает вперёд, кивает. - Давай, за моё здоровье. И долголетие. В человеческой жизни.
- Эд, ты…
- Не нужно, Фрэнки, я знаю, что ты скажешь следующим. Ответ всегда один.
- Даже, если у тебя будет, как у отца? Я видел, как начиналась его болезнь, как она прогрессировала. И знаешь что?
- Что?
- Дотяни он до 2009, я бы сам обратил его.
- Фрэнки, позволь…
- Да! И если понадобится, Эд, если только с тобой…
- Замолчи. Хватит! Если бы нужно было выбрать между смертью от лейкемии, солнца или осинового кола, я бы выбрал первое, потому что оно не пахнет суицидом.
Фрэнки, взбесившись, вскакивает, всё как обычно, знакомый сценарий; его бокал опрокидывается и раскалывается, звон не длится и секунды.
- Всё, Фрэнки, сядь, успокойся! Я не хотел. Вы, – он указывает небрежно рукой на стойку, с утопленным в красной лужице стеклом, - вы словно сговорились все. Я один теперь остался в «Бромли Маркс». Один человек, ты это понимаешь? И всё летит псу под хвост.
Он встаёт - до раковины два шага – берет бумажное полотенце, чтобы промокнуть разлитое вино, не замечая прозрачный оскал бокала.
- Вот дерьмо! – Эдвард отдёргивает руку, та порезана наискось, глубоко, длинный росчерк вспорол мизинец и идёт до середины ладони; кровь тяжело шлёпается на стойку и на пол.
Фрэнки моментально меняется в лице, подбирается, чувствует, как внутри что-то скручивается, подобно пружине.
- Эй, ты нормально? – Эд смотрит на него, потом на продолжающие пятнать пол капли, всё понимает и идёт в ванную. – Я сейчас. А ты найди пока бинт.
Ноль внимания.
- Фрэнки!
Рассеянный взгляд.
- Я сказал, найди повязку! От такого тебя толку мало.
Какая к чёрту повязка, когда ничего не существует, кроме вкуса и запаха, но в первом ему отказывают, ещё точнее, ему запрещают.
Эдвард тем временем замотал ладонь какой-то тряпкой, перетянул концы, зажав между зубов, и сходил за ручным пылесосом; через две минуты на кухне снова стерильно, только запах железа никуда не делся, Эд его не чувствует: он не может, и Фрэнки сидит, втягивая в себя оставшиеся в воздухе частицы.
- Иногда ты меня пугаешь, Фрэнк.
А вот это уже плохо, слишком редко брат его так зовёт: когда ситуация близка к катастрофической.
- Эд, слушай, сейчас мы выпьем за твоё здоровье и я пойду.
- С каких это пор тебя вдруг перестал устраивать мой дом?
- Помнится, ты выгнал меня, заявив, что не будешь спать под одной крышей с вампом.
- Позволь напомнить, что это было только однажды.
- Одного раза, знаешь ли, достаточно.
- Да подожди и послушай! Я был напуган. Не каждый день младший братишка проходит обращение, получив бессмертие и новый цвет глаз.
Фрэнки ухмыляется, вспомнив ту ссору, Эд, конечно, прав, но это не значит, что от этого было менее больно. Брат никогда не замечал того, что у него под носом: того, что истина, за которой правдоруб готов идти на край света, не нужна и, разоблаченная, никому добра не принесет. Он встаёт, отыскивает в шкафу бутыль бурбона, всё, что угодно, только не красное; достаёт с верхней полки два стакана с толстым дном, наливает себе, потом старшему, ждёт, когда тот вернётся с чистой аккуратной повязкой, настолько белой, что глаза рябит.
- За здоровье?
- За тебя, брат.
Фрэнки не пьёт и не ест уже года два, первые три месяца он готовил себе по привычке, притворяясь живым, сейчас единственное, что может заставить его почувствовать себя живым – это Эдвард. Он единственное, что не меняется, притом, что он меняется каждый день, расходует ресурсы организма, неминуемо приближая себя к концу.
От бурбона щиплет язык и верхнее нёбо, ему на долю секунды становится тепло, сладко-маслянистые нотки перекрывают железо; но всё это только отголосок, память, прошедшее время. Он не случайно выбрал именно этот напиток, Эд любил сидеть, долго греть стакан в ладонях, янтарные отблески повсюду, красиво; первый раз они пили его в компании Ненси Коллинз, не зря же про неё вспоминали сегодня, эта дура была не достойна Эдварда, Фрэнки это знал, и ему было ничуть не жаль, что он расстроил их пару. А ещё за распитием виски можно просидеть полночи, чем меньше времени он проведёт в этом доме без дела, тем лучше для него, да и для брата, наверное, тоже.
Бутылку за здоровье они выпивают за рекордные полтора часа, после чего Фрэнки привычно пытается дотащить брата до спальни на втором этаже.
Наверху выключен свет, три стены выкрашены в густой фиолетовый цвет, четвертая представляет собой сплошное окно; один из плюсов вампирского бытия – хорошо видишь в темноте, поэтому удается ни на что не налететь и положить Эда почти ровнёхонько посередине кровати, на которой он, похоже, не хочет сегодня спать один, так как от шеи не отцепляется ни в какую.
- Пусти…
- Видишь, я совсем не боюсь вампира в доме…
- А в койке? - Тот лишь мотает головой, бормочет что-то типа «ты же обещал меня не обращать», - давай, бро, разожми пальцы.
Чёртов упрямец, вечно делает, как ему хочется. Ладно, пусть лежит, места на двоих с лихвой хватит, и разговаривать-то им никто не запретит, тем более так хорошо там внизу начали, пока… Нет, не вспоминать и не принюхиваться, а с остальным их учили справляться; Фрэнки залезает на покрывало, ложится на бок, этому их тоже учили, и теперь он просто не умеет спать в другой позе, оружие осталось на базе, без его металлического корпуса непривычно.
- Эд…ты никогда не говорил, как ты отнёсся к тому, что я…
В темноте слышно, как Эдвард сглатывает, придвигается ближе, пытается разглядеть лицо младшего, его пальцы совсем рядом.
– Не всё ли равно теперь? Ты ведь почти не изменился, у тебя всё те же мамины глаза, правда, уже не синие; и ты упёртый, как отец. Мы с тобой оба в него, только биоритмами разошлись.
- Вот видишь, не так уж это и плохо?
Брат тяжело выдыхает, убирает руку и отворачивает голову, Фрэнки видит его четкий профиль на фоне подсвеченного серым электричеством окна.
Первое, что чувствует Эдвард, когда просыпается, это скованность и немножко возбуждение, темно, на расстоянии вытянутой руки он видит глаза, чисто-жёлтые, светящиеся и ему становится, нет, не страшно (это же Фрэнки!) просто не по себе (как ни крути, а он всё-таки вампир!).
- Эд, я только то, что вытекло, я не специально, - говорит Фрэнки; и чертовски приятно, что он не оправдывается, потому что это было бы совершенно не похоже на его младшего брата. Эдвард верит, ему ведь ничего другого не остается, правильно? Но руку забирает, ладонь чистая, только порезы край в край, да ещё немного щипит; светлая лента бинта лежит на самом краю кровати, как свернувшаяся клубком змея с багряным рисунком на чешуе.
Голова не кружится, что странно, зато явственно ощущается холод: это от Фрэнки, интересно, он так же резко чувствует разницу температур? То есть, он лежит сейчас рядом и его почти обжигает? Эд тянется к нему, проводит большим пальцем по брови, остальные четыре легко касаются щеки; действительно, глаза совсем мамины, да и волосы, жаль, что он их сбрил (теперь не запустишь руку, как лет десять назад), а чтобы погладить по затылку, приходится сдвинуться вперёд, сталкиваясь с братом коленом; и, в попытке улечься поудобней, почувствовать…
- Не знал, что у вампиров бывает эрекция.
- Ты так говоришь, будто мы другой вид…
- Вы и есть другой вид, Фрэнки.
- Не думай, что у меня стоит каждый раз, как я пью кровь.
- Интересно, почему же они не могут размножаться…
- Эд, я не поэтому сказал.
- Я знаю, Фрэнки, я знаю. Иди сюда.
Он притягивает младшего к себе, положив руку на шею, упирается лбом в лоб. Тепла от него не больше, чем от могильной плиты.
- Как будто снова четырнадцать.
Эдвард ничего не говорит, потому что, на самом деле, это совсем не так, и если он сейчас задерёт армейскую футболку, там будут фиолетовые, почти чёрные вены на белом плоском животе, поэтому он даже не пытается раздевать брата; просто сжимает его через джинсы здоровой рукой, на что тот толкает его в плечо, укладывая на спину, и устраивается сверху.
- Веселье для обоих, брат?
И возможно, не такая уж холодная у него кожа, как ему показалось вначале, по крайней мере, пальцы, пробравшиеся под рубашку, вполне себе тёплые.
- Жаль, не могу тебя больше поцеловать, - говорит Фрэнки и утыкается ему носом в шею, продолжая тереться бедром, руку он высунул и поглаживал Эдварда по волосам, рассеяно, медленно, запустив вторую за ремень.
Может быть, младший до этого был не так уж далёк от истины, потому что за минуту кончить можно только в четырнадцать. А потом вдруг резко становится холодно, сразу же, без перехода, останься у него силы, он бы удивился, как это еще пар изо рта не идёт. Он чувствует, как его покусывают в шею, не сильно, клыки легонько касаются кожи.
- Фрэнки, – это предупреждение.
Тот размыкает губы, ведёт вниз от горла и до плеча языком, останавливается там, пережидая, похоже, вторую волну, дышит на кожу, но не прикасается, явно сдерживается, пытаясь унять дрожь.
Эдвард целует его в висок, чуть выше, потом за ухом и переворачивает их обоих, меняя местами. Ему вдруг становится трудно дышать.
- Эд, это из-за… Знаешь, когда Марка бросила подружка, он был так подавлен, что без посторонней помощи -
- Это не она, не Кэт. Это я ее бросил, - отвечает он и знает, что получит внимательный и осуждающий взгляд. Интересно, у них всегда столько ссор из-за того, что он никогда не мог врать брату?
- Потому что она стала вампом? Чёрт, напомни, сколько вы были вместе?
- Полтора года.
- И ты порвал с человеком только из-за смены температуры тела?
- Она больше не человек, Фрэнки.
- Да брось. Я тебя не понимаю.
- И не поймёшь. Просто у тебя хватает упрямства возвращаться. Каждый божий раз.
- Эй! Говоришь, будто не хочешь меня видеть.
- Конечно хочу, запомни это, что бы я там ни сказал потом.
Эдвард целует его в лоб.
- Так ты уже завтра?
Фрэнки кивает.
- Ненадолго же тебя отпустили. Куда на этот раз?
- Афганистан.
- Иисусе. Там где всё и началось…
- Вампиры. Капиталисты. Знаешь, там людям всё равно с кем сражаться.
- И воевать они умеют… - Эдвард тесно прижимает его к себе. - Когда возвращаешься?
***
«Внимание, задняя дверь открыта», - ну привет, старушка, сколько времени прошло? Четыре месяца и восемь дней, на три недели больше, чем должно было. Присутствия Эда в доме совсем не чувствуется, хотя уже почти два ночи, неужели на работе?
А квартира совсем не изменилась, по углам появились растения в кадках, он потрогал: живые, ещё бы, пластиковые цветы – это нелепица, придуманная ленивыми и нищими; над диваном два новых документа в рамках, Фрэнки плевать, что там написано, всё равно больше половины терминов он не понимает, это не его стихия, его – это бег по пересеченной местности, оружие с прицелом, хаммер, трясущийся под задницей, и усталость. Чёрт, он и правда вымотан, выжат и скоро начнёт без дела психовать. Пальцы покалывает и в ушах шумит, так всегда бывает, когда слишком долго не пил крови, ещё чуть-чуть и можно будет различать ультразвук: один из эффектов гемоглобинового голодания. Он знает, его учили, его тестировали, так же, как и остальных, тех, кто решил пополнить ряды военных сил Австралии.
Будит его Эд, вцепившись в плечо, устроив на диване семибальное землетрясение по шкале Рихтера.
- Фрэнки? Фрэнки! Что, чёрт возьми, с тобой происходит!? – почему у него такой голос, словно они снова в далёком 85-м, когда он, пойдя с Эдом купаться, чуть не утонул в океане. – Да очнись же ты, мать твою!
Фрэнки мычит, разлепляет глаза, на секунду ему кажется, что на нём очки с красными стёклами.
- Господи, ну наконец-то, - тактильный контакт в таком состоянии дело рисковое, но откуда же Эду знать? – А теперь садись, нет-нет-нет, не закрывай глаза. Вот так, да, отлично. Молодец.
Руки исчезают, Эд исчезает, потом в глаз бьет яркая-розовая спица.
- Спокойно, открой пошире. – Эд светит фонариком, проверяя зрение. – Сколько времени ты не употреблял кровь?
- Не знаю, пару недель, может, больше.
Голова уже не так кружится, зрение прояснилась, но мир всё равно расплывается алыми нитями.
- Понятно, - Эд кивает, закатывая рукава рубашки, потом встаёт и отправляется к раковине.
Фрэнки следит, как он открывает посудомоечную машину, достает оттуда высокий стакан из тонкого стекла, ставит на край стола и оборачивается:
- Вот поэтому, - говорит он, - я не хочу быть вампиром.
Ладонь он режет по середине, сжимает кулак, и кровь аккуратной струйкой стекает в стакан, даже не запачкав прозрачные стенки.
- Зависимость. В жизни их и так много, незачем добавлять ещё одну.
- Но если посчитать, то у тебя их больше, так? - Фрэнки ухмыляется. – Зависимость от еды, воды, ультрафиолета....
- Фрэнки, - предупреждает Эд.
- И от этих чёртовых моральных принципов, которые не позволяют тебе трахнуть младшего брата!
Шах, мат и стакан крови в придачу. Наполовину полный или наполовину пустой? А вот это уже зависит от степени оптимизма. Ты оптимист, Фрэнки?
- Держи, выпей. Уверен, поможет, - Эд предусмотрительно протягивает ему стакан непорезанной рукой, он же не дурак, он может доверять своему брату, но не доверяет инстинктам.
- Теперь будешь кормить меня?
- Ты за помощью пришел, верно?
- Я пришел, потому что это ты…
Эд выдыхает, качая головой, не глядя, спрашивает:
- Что случилось, почему ты голодал?
- Мы…перебои с питанием, наше подразделение проводило зачистку к северу от Шибаргана, а там ни людей, ни тени. Световой день длится восемнадцать часов, и…Чёрт, мы нашли группку детей, они не так проворны, как взрослые, их вычислили за полдня, двоих съели на месте. Я не смог, Эд, понимаешь?
- Но как же…
- Ты знаешь, что написано в контракте? За проваленную операцию не полагается отступных.
- Операция провалилась?
- Четыре, Эд, четыре выжранных досуха ребёнка. «Альфа» донесли на всё подразделение.
- И жизнь дерьмо, и мы никто, - произносит Эд и кивает: - Почему не притрагиваешься?
На тумбочке стоит нетронутый стакан, в котором отражается только один из них, а ещё лежит выкуренная на четверть пачка, Эдвард тянется к ней, нашаривает зажигалку в кармане, с удовольствием затягивается.
- Не знал, что куришь.
- У отца же был не рак лёгких, - выпускает дым. – Хочешь?
Фрэнки не отвечает, перехватывает правую руку с зажатой между пальцев сигаретой и втягивает горький дым, впрочем, горечь пропадает через секунду, зато остается запах крови, эдовой крови, которой рядом полстакана, но ему хочется…хочется…
- Я имел в виду взять себе собственную.
- Вот чёрт, а я подумал-
Эд затыкает ему рот своей сигаретой и достаёт новую.
- Ничего личного, просто одной мне мало, - говорит он, чиркая своей Зиппо.
Зиппо, решив, что одной сигареты на сегодня достаточно, отказывается делать привычное дело, искрит, но не загорается. Жёлтое, оранжевое, горячо, братишка, обожжешься; почему Эдвард всегда ассоциируется у него с тёплыми оттенками? Почему у него пробки перегорают? Человек, вампир, а разница? Да никакой! Крест на крови, поцелуй в иконку Божьей Матери, Эд, Эд, Эд. Чёрт.
- Эд…
- Фрэнки…Не делай этого, прошу.
А он разве что-то делает? Что-то противозаконное, противоестественное? В свете реалий сегодняшних дней - ничего из вышеперечисленного. Эдварду ведь всё равно, как его кровь попадает брату внутрь? Если бы он боялся, он бы взял один из своих шприцов, которые хранятся в пластиковом ящике наверху, и вкатил младшему красную дозу. А младший сам в состоянии взять, и, пока его не отталкивают, он вылизывает узкую кисть, прямо дежа вю какое-то, только без чувства вины, потому что тогда Эд был в отрубе. А сейчас нет, сейчас он смотрит внимательно, вполне возможно, просчитывая варианты, в какой момент лучше всего отнять руку.
- Фрэнки, - вот теперь и правда просит. Без всяких примесей в виде осуждения или предупреждения.
- Можно я -
- Нет, - качает головой.
Но даже на «нет» он не останавливается, наклоняет голову, облизывает каждый палец, запускает глубоко внутрь: в холод вампирской глотки; и у Эдварда зрачки расширяются, попался, впредь не строй из себя святого, старший. У брата сердце оглушительно колотится, Фрэнки чувствует ток крови в чужом теле, ему тепло впервые за два года, то есть теплее дольше пары секунд, одежда забирает лишнюю температуру, скрадывает пульсацию, нет уж, он не позволит простой физике лишить его своей доли ощущений, изрядной доли, надо сказать. И когда получает с размаха в грудь от брата, тепло никуда не пропадает, получается полулежачая поза, подлокотник упирается в основание шеи, левая нога касается пола, правая под братом, брат сверху, расстёгивает молнию на куртке, Иисусе.
- Чёрт бы тебя побрал, Фрэнки,- у Эда подрагивают руки, поэтому он так долго воюет с застёжкой, приказывает: - Снимай, - и переходит к джинсам.
Сбросить куртку с плеч - это задача на раз-два, а с футболкой придется повозиться, и, когда он с ней заканчивает, чувствует, что Эд стаскивает с него штаны, велит приподняться и удовлетворённо добавляет:
- Ну вот так. – Ведёт от ключицы к пупку. - Господи, ты такой холодный.
Потом замирает на секунду, тянет руку к лицу, гладит щёку, шею, наклоняется, целует твёрдый живот.
- Эд -, Фрэнки хочется скулить, хочется сказать в ответ, какой Эдвард тёплый, вместо этого он запускает пальцы в тёмные волосы, пытаясь опустить голову ниже: и брата, и свою – чтобы посмотреть; не выходит, оттого, что глаза закрываются сами собой, когда Эд – наконец-то – берёт его в рот; до чего же горячо, почти болезненно, пальцы скрючиваются, проскакивает мысль оттянуть его голову назад, потому что невыносимо, Эдвард, похоже чувствует, на миг выпускает его.
- Ну нет, младшенький, сам просил, - после чего накрывает его снова, поглаживает бедро, светлые волоски в паху, спускается ниже, проводит вверх, к пояснице, потом снова вниз.
И как-то сразу не остаётся вопросов, относительно того, что Эд собирается сделать. А поцеловать его хочется, зверски, примерно так же, как хотелось до этого крови. Может, у вампов поцелуи стали инстинктом? По крайней мере, такого всепожирающего желания к брату раньше он не испытывал никогда, даже в юности.
- Эд, мне нужно время, что бы подг-
- Я сам тебя подготовлю, - шепчет Эд. - Согни ногу. Обе.
Фрэнки слушается, и ему, в отличие от брата, становится неудобней, затылок проехался по кожаному дивану, зато теперь можно разглядеть всё: свой напряжённый пресс, руки, вцепившиеся в чужой загривок, острые колени, которые сейчас на плечах Эда, его прямой нос, тонкие губы, как растягивается слюна, когда он поднимает голову, но лучше бы не поднимал, лучше бы глаза и дальше оставались скрытыми под чёлкой. Потому что вот это - оно из другой жизни, к которой Фрэнки в общем-то больше не принадлежит; сидишь ты за гранью, а тебе протягивают руку, пускай даже всего лишь на несколько секунд. А потом Эдвард ведёт плечом, сбрасывает одну ногу и тянется к нему, мазанув грудью по груди, и когда только успел расстегнуть свою пафосную рубашку? Потом выдыхает в щеку и целует, не в губы, конечно же нет, всего лишь в уголок, одна рука больно сжимает шею сзади, блокирует, и правильно делает, иначе Фрэнки давно бы повернул голову и укусил, прямо в рот, больно, до крови, может быть, вгрызся бы не удержавшись. Эд держит еще несколько секунд, отпускает, опускается, возвращаясь к прерванному занятию, уже не гладит, уже больно стискивает бёдра; синее на белом, вот какие отпечатки выступят через пару-тройку часов. Фрэнки облизывает место, где только что его касались губы брата, недопоцелуй, недоконтакт, секундный вкус и температурная вспышка, вот, что им досталось друг от друга.
- Фрэнки, - мурлычит Эдвард. – Только не вздумай кончить.
- Думаешь вампиризм передаётся половым пу-
Договорить не удаётся, потому что Эд, проталкивает свой чёртов палец внутрь, боже, блядь, боже, хоть бы-
- Похоже, слюной мы тут не обойдёмся.
- Чёрт, Эд! Ты думаешь, я до этого с парнем в очко хоть раз долбился?
- И ты ещё всё время выдрючиваешься!? Господи, Фрэнки! – Эд приподнимается, вместе с собой вытягивая, забирая всё, что было тёплого. Смотрит на него сверху. - Ладно-ладно…Жди тут. Вот дерьмо! У меня ничего кроме вазелина наверняка не найдётся, да и тот не для-
- Сгодится. Морпехи обходятся так.
- Что?
- Поговорка такая…Эд…ты ведь…не передумаешь, ну, из-за того-
Эдвард не отвечает и не оборачивается, пока не доходит до лестницы:
- Лежи здесь. Сейчас вернусь.
Фрэнки отсчитывает две минуты сорок шесть секунд прежде, чем встать и отправиться следом, за это время он успел затеять и проиграть целую баталию в своей голове. А что если Эд вовсе не за смазкой? Может быть, заперся себе спокойно в спальне и обдумывает, что делать дальше, о да, он в этом мастер, в обдумывании. Идиот, сам виноват, рот на замке держать не научился за четверть века, да и думать, судя по всему, тоже; зато приучен действовать. Он скатывается с дивана, секунду размышляет, стянуть ли джинсы или надеть обратно, решает в пользу первого, поскольку не любит напрасно сделанную работу.
Эдварда он находит в спальне для гостей, одной из, в которой две кровати, бежевые стены, огромный книжный шкаф, узкий стол и крохотный аквариум, в котором непонятно как уместилось две пузатых рыбины, телескопы, кажется, Фрэнки не помнил точно, но у них огромные выпуклые глаза и черный окрас. Эд стоит у стола, на столе ворох бумаг и куча каких-то склянок, пузырьков, коробочек и допотопный, доставшийся от родителей, микроскоп, похожий на застывшего богомола.
- Чёрт. Что я делаю, - говорит он, запуская пятерню в волосы.
- И правда, брат, Что ты делаешь.
- Ищу грёбаный вазелин конечно же!
- Ндаа, - тянет Фрэнки. – А я уж подумал, что ты сомневаешься.
И входит в комнату, он совсем голый, ни стыда, ни совести, как говорила мама, но мамы нет, а стыд и совесть отбили в армии.
- Пытаешься меня спровоцировать?
- Да перестань ты, Эд, из нас двоих на провокации всегда вёлся я.
- Фрэнки, послушай-
- Надоело слушать. Ты хоть раз о чём-нибудь заботился, кроме своей совести, а?
- О близких людях. О выживании своего вида. О чём ещё я-
- Твой последний близкий сейчас здесь, но он не часть вида, ставшего прошлым.
- По крайней мере, я бы не хотел смерти ни тому, ни другому.
- Ты просто боишься, Эд.
- Не заговаривайся-
- Боишься. Ты даже на похороны отца не приехал. Думаешь, я не помню, из-за чего вы поссорились?
Давно это было, еще до переезда в Сидней. В их захолустье быть би, которые точно так же приравнивались к геям (потому что негоже трахаться с мужиками, да ещё с заезжими), означало опустить концы в воду. Фрэнки и правда думал, что отец убьет Эдварда, страшнее ему после этого никогда не было, разве что сейчас, предощущение пугает, а ведь он проходил обращение, которое большинство вампов считали самой ужасающей вещью, происходившей с ними.
- У тебя всегда одинаковые методы, братишка.
- А у тебя вечно одинаковые оправдания трусости.
Вот так Эд оказывается рядом, за две секунды, за четыре шага, конечно, бить он не будет, он за мирные пути решения конфликтов, поэтому он встаёт, ровнёхонько напротив, смотрит в глаза, только теперь этот трюк срабатывает не так часто.
- Ты и правда хотел оставить меня внизу, - на языке крутится гораздо более грубое: бросить меня там.
- Нет, просто хотел взвесить, понимаешь? Что бы всё было правильно.
- Со мной, Эд, уже ничего не будет правильно.
- Тогда бы стоило и меня обратить в вампира, а?
Да, трюк всё ещё срабатывает, Фрэнки реагирует как обычно: отталкивает брата, если бы под рукой был какой-нибудь предмет, он швырнул тот в стену. А вот Эдвард сегодня чертовски непредсказуем, он не отходит, упирает руки по обе стороны, не выпускает.
- Ну и куда собрался? – И приближает лицо, шепчет рядом с ухом. – Помнишь, как говорил отец? Начал дело-
Фрэнки дёргает его на себя, утыкается в шею, трётся, кажется, всем телом, пробирается под рубашку, там так тепло, он ведёт растопыренными пальцами по лопаткам, для царапин недостаточно сильный нажим; чувствует, как Эд по-хозяйски сжимает бока, спускается ниже, пару секунд ковыряется с чёртовым вазелином, проводит ладонью по щели, щедро смазав вход. Будь Фрэнки человеком, он бы вдохнул поглубже, в ушах бы зашумело, и всюду прилила кровь, у Эдварда всё это еще есть, его сердце бьётся, пульс вторит, о да, он знает, где нахождение всех пяти ключевых точек, а что есть у него? Слабые отголоски в мёртвых венах? Эд придавливает к стене собой, у него стоит ничуть не хуже, работает скользким пальцем внутри, бормочет:
- Не зажимайся.
Как тут не зажиматься, оно само; зажимается, поджимается и тяжелеет где-то глубоко. Фрэнки упирается лбом в братское плечо, стиснув зубы, зажмуривается так сильно, что перед глазами вспыхивают звездочки, когда проскальзывает второй палец.
-Как думаешь, хватит с тебя? – Фрэнки в ответ неуклюже пытается закинуть на него ногу. - Нет, этим - мы будем заниматься в кровати.
Эд осторожно отстраняется, рубашку снимает уже на ходу, а вот брюки не успевает, потому что Фрэнки толкает его на постель и забирается сверху, осторожно одними губами обхватывает ключицу, устраиваясь поудобней, у него не выходит, пока Эд не кладёт руки на бедра, сначала стабилизируя, потом направляя; Фрэнки старается не спешить, как было велено, но ему уже осточертело ждать. Почему желания всегда сбываются "не с грохотом и громом", а очень буднично и почти молниеносно? Без туша, ленточек, шариков... Даже грубовато немного. Презервативы были бы в их ситуации абсурдны, а смазка и так есть, пускай её и оказывается недостаточно, когда дело доходит до главного. Если бы Фрэнки спросили, какого это – иметь член родного брата в заднице, он бы сказал, что это один большой выдох, когда кислород вытеснен, и дальше дышать будет больно. Но Фрэнки больше не умеет дышать, зато прекрасно чувствует; он приподнимается, опускается снова, слышит, как Эд говорит что-то про вечно нетерпеливых братьев и задает такой темп, который сам Фрэнки задал бы только со злости.
- Ты этого хотел, да, младшенький!?
Как-то они даже ухитряются двигаться в едином ритме, слаженно, вместе, и слишком быстро подкатывает отголосок оргазма, привет из прошлого. Фрэнки нагинается, целует его сомкнутыми губами в такие же сомкнутые губы, да даже не целует, тычется, трётся ртом, прощаясь с остатками ненадёжной крыши, Эд гладит его по лицу шепчет:
- У тебя лоб горячий.
Если бы только лоб! У него внутри ядерный реактор, точнее реактор – где-то в районе паха, а в заднице плавиться доменная печь.
- Эд, - выдавливает он.
- Я тут, давай, ну же, давай, - и не разберешь, на кого из них раньше оргазм наваливается тяжёлым, горячим и густым.
Фрэнки цепляется в чужие предплечья, приподнимается и переваливается на бок, но руки всё равно не отпускает, придвигается потеснее, прикусывает плечо, но ему хочется – прокусить.
-Ну и каково это трахнуть своего младшего, брата, а? Ещё и вампира ко всему прочему? Это ведь зоофилия получается, да, Эд? Или некрофилия? – он понимает, почему сейчас злиться и впервые думает о том, что если из Эдварда нужно будет сделать вампира, чтобы целоваться с ним, то он сделает.
- Фрэнки, - начинает Эд таким тоном, вместо которого можно подставить «ну что ты еще от меня хочешь? Я всё сделал, как ты хотел!».
Между тем, на часах четыре утра, оба на ногах больше суток, а секс – штука изматывающая. Заснуть он может в любых условиях, а вот просыпаться в ссохшихся от крови и спермы простынях не очень приятно, словно в скомканной газете. Фрэнки встаёт, перетаскивает мёртвого для мира Эдварда на соседнюю койку, целует разошедшуюся царапину на его ладони, лижет, снова целует, на этот раз в лоб, отодвинув рукой чёлку.
Ванная на первом этаже, нужно спуститься по чёртовой лестнице, а задница изрядно саднит; до ванной он добраться не успевает, потому что механический голос сообщает, что задняя дверь открыта. Фрэнки как был посреди комнаты, так и застыл, чёрт он всегда ненавидел помещения лук-элайк: ну что это такое, когда гостиная, коридор и кухня не разделены ничем, кроме цветового решения? Читать или писать, когда кто-то гремит посудой и всё пропитано запахом готовящейся пищи? Нет уж, увольте, лучше брезентовые стены походных палаток. В дверях стоит человек, человек – не вампир, на вид лет двадцать пять, коротко стриженный, высокий, и… почему-то Фрэнки сразу потянуло встать по стойке смирно, но человек говорит, нет, не «где Эдвард?», ничего подобного, он говорит: «Передайте Эдварду», такой вежливый приказ; пара шагов и он кладёт папку документов на стол. А то, что посреди комнаты стоит голый мужик, с высохшей спермой на животе и не только, так это в порядке вещей, правда? По крайней мере, незнакомец не выказал ни удивления, ни смущения, ни брезгливости, хотя Фрэнки готов был поклясться, что от его взгляда ничего не укрылось; потом парень кивнул и развернулся к выходу; даже не представился.
Фрэнки жмёт на кнопку, ждёт, пока дверь закроется, несколько секунд таращится на загоревшуюся зелёную лампочку и продолжает долгую дорогу в ванную.
К моменту, когда просыпается Эд, он уже чист и вымыт, лежит на диване в гостиной. Пахнет свежесваренным кофе, Фрэнки знает, что минут через пять Эд спуститься, поэтому он ждёт, наблюдает за братом, прошмыгнувшим в душ, поднимается и садится на лестницу, тринадцатая ступень – она ровно на середине, с неё ни черта не видно, только площадку метр на метр внизу, стенку и стоящую в кадке пальму. Зато всё слышно: как шумит вода, как звякает ложка, когда Эд размешивает сахар.
- Фрэнки, - доносится снизу. Наверное, увидел папку.
Потом звук шагов, из-за угла выглядывает Эдвард, поднимается, садится на ступеньку ниже.
- Опять на своём любимом месте?
- Кто это был?
- Это по работе.
- Какой хрен, скажи мне, приносит документы ночью?
- Чёрт, почему ты такой импульсивный? В «Бромли Маркс» сейчас 99 процентов вампиров, и все они флегматы.
- Но этот-то парень не был вампом!
- Он из другой страны, мы работаем над разработкой проекта реабилитации для людей, Фрэнки, неужели ты не понимаешь, что –
- Разве я стал другим, Эд?
Эдвард кладет ему руку на щеку и качает головой
- Тогда почему это тебя так пугает?
- Этого не объяснить
- А ты поробуй.
- Ты думаешь, я не пытался? Просто ты ничего не хочешь слышать.
- Нет, это ты ничего не-
- Отлично, утренняя порция негатива получена.
- Эд, я…
- Это сенатор Фик, и сегодня он улетает обратно в Штаты, поэтому принёс документы сюда, лично мне.
Эдвард смотрит на него, в него, сначала в глаза, потом на губы. «К чёрту», думает Фрэнки и целует его, хоть это и неправда - Эд полез первым; он оказался вкуса кофе с кровью, похоже, рассёк губу или язык о клыки, Фрэнки и правда старался прятать зубы, не сильно кусать, но куда там, он присасывается, и лижет, и старается не пить - ему не это от брата нужно. А когда отрывается, у Эда уже исцарапаны все губы, живого места нет, он вылизывает ему подбородок и верхнюю губу, в нижнюю еще раз целует.
Через неделю Фрэнки научился целоваться почти не оставляя царапин, он позволяет Эду осторожно шарить у себя во рту языком и думает, что Эдвард никогда не даст ему отсосать.